Пресса

«Сейчас весна, грязный снег еще не растаял, и все вокруг грязное, серое и унылое. В такие дни она всегда чувствовала беспокойство и тоску, и ей хотелось пойти куда-нибудь, только чтобы не сидеть на месте, и хотя идти было некуда, все равно, можно идти просто по улице, по лужам, мимо серых домов, и так ходить долго, долго, пока не устанешь, и ноги не откажутся передвигаться. Тогда можно будет сесть на скамейку на ледяном ветру, потому что некуда идти, и никто не ждет, и никто никому не нужен, и так и должно быть всегда, до самой смерти.»

Роман «Голубая кровь» принадлежит перу автора, известного прежде всего как переводчик контркультурной французской литературы — Л. Ф. Селина, Ж. Жене, Ж. Батайя и других, книги которого, между тем, не могут похвастаться большим охватом аудитории, издаются символическими тиражами, и все же, тем не менее, имеют определенную популярность. В век интернета ознакомиться с ними и вовсе не составляет труда. «Голубая кровь» — это первая часть автобиографической трилогии, в которую входят также «Домик в Буа-Коломб» и «Белокурые бестии». Он был написан в 1991 году, но издан лишь пять лет спустя. Вот что говорит о нем аннотация к изданию 2019 года: «Картины упадка и разрушения „последней империи“ оживают под безжалостным пером Маруси Климовой, напоминая о недавнем прошлом, рухнувших надеждах и попранных чувствах.» На мой взгляд, эта цитата довольно точно и емко описывает настроение романа.

Написанная лаконичным, острым и легко читаемым языком (что было немного неожиданно), книга привлекает внимание интересной композицией — это перемежающиеся между собой куски текста, один — от первого лица — дневник некого Павлика, второй — от третьего — это история Маруси, которая читает этот дневник. Нетрудно догадаться что Маруся и является автором; она рассказывает нам о своем детстве, родителях, знакомых, рисует картины общественной жизни Петербурга, в общем-то, в сюжетном плане в романе ничего из ряда вон выходящего не происходит, но все описано таким четким, образным, невероятно смешным и одновременно трагическим языком, что читая, ты не можешь оторваться, тебя засасывает как в воронку и хочется упиваться этой легкостью, точностью слога. Словно глоток свежего воздуха после графоманской пурги современной литературы. Дневник Павлика, в свою очередь, это мир маленького человека, брошенного на произвол судьбы, мечущегося, не находящего своего места в жизни, где-то по-детски наивного, где-то немного циничного, но едва ли вызывающего хоть сколько-нибудь отрицательные эмоции.

«Вася сказал, что этот миллионер скоро приедет сюда, он хочет встретиться с представителями какого-то ленинградского андеграунда, я не совсем понял, кто это. Я как-то слышал в одном американском фильме, что андеграунд — это подземка, то есть метро. Выходит, они сотрудники метро, так, что ли?»

Периодически также возникает третий голос — напечатанная курсивом и без знаков препинания бессвязная галиматья, напоминающая речь душевнобольного, которая является как бы выражением общего настроения безумия и безысходности царящего в обществе, криком в пустоту.

«Циклодол Две таблетки четыре шесть восемь дальше непонятно Что это лежит Такое отвратительное красное… Оно шевелится ползет… Стены сдвинулись наклонились над диваном Огромная птица спускается с потолка Нестерпимый пронзительный блеск режет глаза слепит Все краски очень яркие нестерпимо яркие и все движется нет ничего спокойного кругом повсюду какое-то движение и шебуршание На полу растут цветочки надо нарвать букетик»

В этих местах в романе особенно ощущается влияние переводимых Климовой авторов.

Все эти части сплетаются в одно единое, искусно сделанное полотно. Трудно сказать, что в романе является правдой, а что художественным вымыслом, да и это совершенно неважно, поскольку книга в любом случае представляет из себя ярчайший документ эпохи, я бы сказал, это одно из лучших произведений русской литературы, вышедших из эпохи перестройки, очень точно передающее дыхание времени. В повествовании, кажущимся на первый взгляд достаточно линейным, все же прослеживается некоторое развитие, сначала в книге больше черного юмора, но чем дальше тем больше возникает грустных, трогательных моментов. Особенно запомнился рассказ о девочке, научившей Марусю нюхать старые книги и читать Достоевского. Чем-то этот мотив детской женской дружбы, обогащающей духовно, перекликается с Джейн Эйр. В какой-то момент в текст очень изящно и непосредственно вклинивается вечный вопрос о смысле и сущности бытия, которым мы все порой задаемся, это мне показалось одним из самых сильных пассажей в книге.

«„Какое здесь сильное течение“, — подумала Маруся. Она шла и смотрела в лица прохожих, а они были мрачные и угрюмые. Внезапно все представилось ей как бы застывшим и черным. Она вспомнила, как давно в феврале шел мокрый снег, и она стояла на мосту и смотрела на черную воду. Вокруг летели огромные хлопья и падали на лица, на пальто. Она долго стояла и смотрела на воду, и какое-то странное тяжелое чувство вошло в нее тогда. Но жизнь отвлекает, рассеивает внимание, и это забылось, как и многое… И серые тучи на сером небе… И красная секундная стрелка мелкими щелчками продвигается вперед по циферблату ровно и монотонно… Она похрустывает и поскрипывает… Все застыло в неподвижности… Ведь, кроме этого, есть и еще что-то… Но что? И где оно?»

Кому-то этот роман безусловно покажется злым, мизантропическим, и в какой-то мере я с этими определениями согласен, но, как говорил Оскар Уайльд, «There is no such thing as a moral or an immoral book. Books are well written, or badly written. That is all.», и эта книга без всяких сомнений написана очень хорошо. Другое дело, что подобного рода литература обычно не удостаивается всеобщего признания, она должна сама рано или поздно найти своего читателя. Меня она нашла, и я этому очень рад.